следует передать через могильную яму. Старуха, нанятая в помощницы, носит все нужное в своей сумке — так пусть у нее и потребует. Она молила госпожу Марию оказать ей эту великую услугу, ибо в час расставания она, Витория, должна быть рядом с супругом. Должна увидеть его в последний раз. А уж потом свидятся они лишь в Судный день.
Она подошла к гробу и, подняв руку к макушке, сдвинула черный плат на затылок. Потом поднесла ко лбу пальцы, скрюченные словно когти, будто хотела выцарапать себе глаза.
И крикнула:
— Георгицэ, что же ты меня покинул!
Таким голосом она выкрикнула эти слова, что все содрогнулись. И свалилась на колени. И приникла лбом к гробу.
Расталкивая людей, госпожа Мария кинулась к ней. Наклонившись, обхватила за плечи и потянула к выходу. Витория дала себя увести. Потом, высвободившись из рук Марии, вернулась к гробу и снова рухнула на колени.
— Позовите сына! — крикнула она.
Георгицэ был рядом. Он подошел, прикрывая глаза правой рукой: он не знал, что и сказать. Не причитать же, как баба, при всем честном народе.
Госпожа Мария снова подняла горянку, и люди торопливо забили гвоздями крышку гроба. Тут же гроб опустили, раздался гул падавших на крышку комьев земли. Немного успокоившись, Витория вернулась и тоже обронила горсть земли на гроб мужа.
XVI
У ворот кладбища дожидались помощники Витории — господин Тома и госпожа Мария. Они протягивали каждому на помин души усопшего четвертушку хлеба и стаканчик водки. Мужчины и женщины шептали как положено: «Мир праху его», — и тут же опрокидывали стаканчик. Лишь затем отрывали кусочек хлеба, чтобы приглушить приятное жжение во рту.
Дети, смеясь, озоровали среди могил.
Когда были розданы все подаяния и кутья, священники сняли облачения. Им еще предстояла малая часть службы, притом не из легких. Витория поспешно шагнула к ним и пригласила на поминальный праздник в дом господина Томы. Там соберутся представители власти во главе с помощником префекта и селяне, приехавшие с той стороны.
Хозяйка господина Томы распорядилась как нельзя лучше. Правда, стоял великий пост, и еда не была бог весть какая обильная, зато питья было вволю. Больше всего надеялся господин Тома на крепкое одобештское вино.
За стол уселись на закате. Мертвый обрел наконец покой. А живые принялись уминать постные галушки да капусту, жаренную на растительном масле. Священники и господин помощник префекта сидели на почетном месте, в глубине комнаты. Гости из урочища Двух Яблонь — ближе к краю. Витория расположилась неподалеку.
Пропустили по нескольку стаканчиков, и люди заговорили о всякой всячине.
— А ты, господин Калистрат, — заметила горянка, — что-то не ешь.
— Отчего же? Ем, слава богу, благодарствуйте.
— Значит, пьешь мало. Уж за дружка-приятеля выпить надо.
— А я только и делаю, что пью. Только вот думаю: живем мы далеко и ехать придется ночью.
— Да тебе-то что? Разве ты ночью оробеешь? Я вижу, и чекан у тебя имеется.
— Имеется.
— Добрый чекан. Выпей еще стакан, а я посмотрю. А там пропусти еще, сколько душе угодно. Покажи-ка мне этот чекан. Погляжу на него. У сына моего Георгицэ точь-в-точь такой же.
Богза невесело ухмыльнулся и передал над столом чекан.
Горянка поворотилась к сыну. Он стоял сзади.
— Георгицэ, посмотри и ты. Кажись, твой такой же. Только твой недавно с наковальни. А этот постарей, и знает, верно, побольше.
Она рассмеялась и передала чекан сыну.
Калистрат было протянул руку к своему оружию, но тут же отдернул ее. Парень внимательно рассмотрел вогнутое острие и широкую часть лезвия.
— Пускай поглядит да на ус мотает, господин Калистрат, — продолжала горянка. — А ты сделай милость, пропусти еще стакан одобештского. Тебе ли не знать: как раз это вино и было по вкусу Некифору Липану. Я вот что думаю, — проговорила она внезапно другим голосом, обращаясь к сотрапезникам. — Я так полагаю, господин Калистрат, что муж мой ехал один в гору по Стынишоарской дороге и думал о своей отаре. А может, думал обо мне. Меня там не было, но я знаю, Липан сам сказал мне, пока я проводила рядом с ним ночи в том овраге.
— И что же он сказал тебе? — рассмеялся Богза.
— Сказал, как дело было, — ответила горянка с улыбкой, пристально глядя на него.
— Ну, уж этому я не поверю.
— А ты поверь. Ты ведь помнишь, господин Калистрат, что у Некифора Липана был еще и пес.
— Помню, как же. Лупу звали его. Усердный, смелый пес.
— Вот видишь, господин Калистрат. А я знаю еще и то, что пес этот заступился за своего хозяина, когда он увидел, что жизнь его в опасности.
— Возможно, и заступился.
— Небось думаешь, что и собака сгибла?
— Не думаю. Скорее, пропала куда-то.
— И я того же мнения. Но коли пропала, то и найти ее можно.
— Ну, это дело помудреней будет.
— Не такое уж оно мудреное, господин Калистрат, коли на то будет господня воля. Выпей, сделай милость, и этот стакан. Рассказать, как все приключилось?
Все застолье молчало. Господин помощник префекта Балмез, задетый за живое, положил локти на рушник и, поворотив к говорившим левое ухо, которым слышал лучше, следил за происходящим краем глаза.
Поняв, что за ним наблюдают, Богза заволновался.
— Ты, я вижу, знаешь, чего я не знаю, — дерзко ответил он. — Что ж, коли знаешь, рассказывай.
— Я и скажу, господин Калистрат. Мой муж, стало быть, думал о своих делах да обо мне и не спеша ехал в гору к Кресту итальянцев.
Горянка замолчала.
— Что ж ты? — подтолкнул ее с улыбкой господин помощник префекта. — Что ж ты замолчала?
— Иной скажет, что он спускался в долину. Но я лучше знаю: ехал он в гору. Но был не один: собака была при нем. И еще рядом ехали двое. Один пришпорил коня и поехал вперед, чтобы посмотреть с вершины, нет ли встречных путников, другой шел позади Некифора Липана, ведя коня в поводу. А случилось это не ночью, а на закате, так и знайте. Иные думают, что такие дела вершатся ночью. А мне ведомо, что произошло это днем, на заходе солнца. Когда человек на вершине подал знак, что все ладно, никого не видать, пеший бросил повод коня. Достав из-под мышки чекан, он, неслышно ступая постолами, подошел сзади к Некифору Липану. Один раз ударил, но с такой силой, будто собрался повалить дерево. Липан вскинул руки: он не успел даже крикнуть, так и уткнулся в гриву коня. Повернув чекан, человек пнул рукоятью коня в пах и
